Как и вся природа, человечество обладает разнообразием и постоянно его воспроизводит. А это значит, что разнообразие касается как биологической природы, так и культурных характеристик человеческих коллективов от семейно-родственной группы до национальных сообществ.Под культурными различиями современная наука понимает не только сложившиеся в ходе исторической эволюции формы материальной (пища, одежда, жилище и прочее) и духовной (язык, религия, фольклор, обряды, обычаи и прочее) культуры. Сюда входят и такие, казалось бы, «прирожденные» групповые характеристики, как расовые и кастовые отличия и формы коллективного самосознания (идентичности).
Ученые-гуманитарии относят понятия «нация», «народ», «общество» к категории социально конструируемых. И это правильно. Потому что без направленных человеческих усилий, без формирования на индивидуальном и коллективном уровне чувства сопричастности к той или иной общности, то есть без идентификации себя со страной, народом, нацией, нет и самих этих, казалось бы, извечных реальностей. Народ и нация есть тогда, когда каждое живущее поколение как бы проводит ежедневный референдум на свою принадлежность к ним.
В этом процессе важное место занимает не только деятельность «производителей субъективных представлений» (информационно-образовательная среда, элита, институты), но и система хозяйствования, природные условия, тип расселения, язык коммуникации, накопленные веками культурный капитал и историческая память…
Все это, как правило, передается от поколения к поколению и составляет так называемый образ жизни и облик нации. Именно этот «наличный» материал плюс повседневные инновации составляют основу социального конструирования, суть которого в осмыслении и переосмыслении того, кто есть «мы».
А это значит, что «изобретенные традиции» и нации как «воображаемые сообщества» это не чьи-то случайные сочинения, а результат последовательных усилий по созданию образа нации-народа с использованием доступного культурно-исторического и политико-идеологического материала.
Но такой результат – не навечно закрепленная данность. Он имеет свою динамику, меняется во времени, его, казалось бы, неизменное содержание переосмысливается. Поэтому могут меняться и границы-маркеры, по которым выстраивается та или иная общность.
Так было на протяжении длительного времени с тех пор, когда не только кровные узы, авторитет правителей, власть большинства становились отправными для формирования социальных группировок людей.
Уже со времени ранних государственных образований и складывания больших социальных коллективов не менее важной основой выступала общность на основе культурной схожести. Это могли быть религиозные верования, кастовые различия, языковая однородность, близость нравов и т.д.
Со временем на ведущие по своей значимости позиции стали выходить категории отечества, гражданства и лояльности той или иной политико-государственной общности. Так появились самые мощные и широкие социальные группировки людей, которые сначала в Европе, а затем и в остальном мире получили название «нация». По сути, это были сообщества (согражданства), находящиеся под одной суверенной властью. И таковой властью с момента Вестфальского мира до самого последнего времени было и остается государство. Чаще всего называемое нацией-государством или национальным государством.
Но с этих же далеких времен, а возможно и раньше, манифестные и политизированные формы обрели и культурные сообщества, особенно религиозные и этнические, которые во многих случаях тоже называли себя нациями. Это делалось для того, чтобы обрести признание, политико-административный и правовой статус, а также доступ к ресурсам и власти.
Но этноконфессиональная структура населения мира и отдельных государств изначально оказалась настолько сложной, динамичной и текучей по набору своих культурных черт, что обрести свою государственность каждому из культурно отличительных сообществ не удавалось никогда без насильственной ассимиляции или этнических чисток.
Именно это несоответствие государственно-административных и этноконфессиональных границ оказалось главной коллизией мироустройства. Если не считать глобального противостояния идеологий и геополитического соперничества крупных держав и союзов государств.
При этом стремление привести, казалось бы, в нормативное соответствие границы государственных и этноконфессиональных сообществ заложило основу идеологии так называемого национализма.
А точнее, национализма партикулярного (обособленного), этнического толка, которому стал противостоять более успешный тип национализма – нациестроительство на общегражданской основе. Однако этот изначально якобинский проект формирования монокультурных согражданств оказался тоже во многих аспектах утопичным. Он реализовался в существенно иной форме. Действительно, суверенные гражданские сообщества (территориальные нации) стали нормой политической организации. Но сама природа национального никогда и нигде не утвердилась в формате монокультуры, даже в таких «старых нациях», как французская или итальянская.
Да, происходила языковая и религиозная унификация, шла выработка общенациональных культурных норм и институтов. Но вместе с этим имели место цепкое удержание в памяти и в повседневной практике как партикулярных традиций и обычаев, так и образов и героев былого группового величия или прошлых трагедий. Корсиканцы и бретонцы, став французами, не расстались со своей изначальной идентичностью, равно как сардинцы и тирольцы среди итальянцев. Что уж говорить о нациях, появившихся в результате переселенческих движений или после распада континентальных империй.
В итоге в современную эпоху мир наций вступил неоднородным. Он оказался внутренне сложным, обремененным войнами и конфликтами, нередко ведущимися под знаменем культурных различий. В то же самое время этот же мир наций выработал понимание того, что есть нации-государства, обладающие возможностями и ресурсами для оптимального управления обществом к общей пользе.
Важными уроками эпохи нового и новейшего времени стали осознание приоритета ценности человеческой жизни, прав личности, представительного правления, при котором допускается и поддерживается культурное разнообразие заключенного в границах государств населения.
Исторически стабильные и успешные с точки зрения обеспечения условий жизни государства научились сдерживать противоречия и конфликты, устраивая внутреннюю жизнь на основе согласия, общих норм и ценностей, а также самого государственного устройства через институты федерализма и внутренних автономий (территориальных и национально-культурных). Это совсем не означало отсутствия внутреннего напряжения, проявления насилия и массовых беспорядков.
Но сила национального государства как раз и проявлялась в том, что оно было способно блокировать такие разрушительные проявления, как открытые межобщинные конфликты в борьбе за исключительную власть в центре или в регионах. Эти государства научились также более или менее успешно сдерживать сепаратизм со стороны групп меньшинства, добивающихся выхода из общего социально-политического пространства.
Сложнее получилось с государствами, возникшими в результате распада колониальных систем после Второй мировой войны в регионах Африки и Азии. Здесь этнический фактор (так называемый трайбализм) создавал главное препятствие для нациестроительства – задачи, которую ставили перед собой все суверенные образования, особенно после их приема в Организацию Объединенных Наций. Здесь кросс-этнические коалиции и надэтническая (общенациональная) идеология создавались часто «с чистого листа» и помогали существовать новым государствам, у которых не было длительного опыта суверенного существования, этапа утверждения языка и культуры какой-либо одной общности в качестве доминирующей для всех остальных групп населения.
Нациестроительство в этих условиях строилось на межгрупповом балансе и зачастую на авторитарном правлении, что и позволяло сохранять стабильность и согласие. Но далеко не всегда и не во всех странах. Слабый прогресс в социально-экономическом развитии подпитывал недовольство и конфликты, которые почти всегда обретали этноконфессиональный или расовый характер. Тем не менее именно хрупкие межэтнические и межрелигиозные балансы, а в ряде случаев (например, в странах Африки и Арабского Востока) и авторитаризм власти удерживали такие страны от внутренних войн и разложения основ правления, если не было внешних разрушительных воздействий.
Движение по всем линиям
Что изменилось в последние два-три десятилетия? По каким линиям происходило усложнение как самого человеческого материала, так и категорий его классификации и осмысления применительно к населению современных государств?
Назову наиболее значимые из этих линий.
Первая линия усложнения – это внутренняя мобильность населения, урбанизация и, как результат, перемешивание и размывание границ некогда более определенных ареалов культурно-отличительных сообществ. В наиболее развитых современных нациях, к которым относится и Россия, а также большинство других стран бывшего СССР, сгладились привычные отличия между городом и деревней, сельским и городским населением. В этой части мира сохранение и производство не только общенациональной культуры и ценностей, но и этнических составляющих этой культуры происходит не столько в условиях сельской жизни, сколько в условиях городов и мегаполисов. Сюда вместе с этнически пестрым населением перекочевала и «этнография» – от шаурмы до этнографических музеев.
Сельские же ареалы, ставшие во многих случаях пригородами или поставщиками рабочей силы для городских агломераций, без традиционной хозяйственной деятельности обрели типовой облик, трудноразличимый не только на внутригосударственном, но даже и на межстрановом уровне.
Зато город, как малый, так и большой, стал более этнографичен и культурно характерен именно своей мозаичной сложностью и невозможностью разделения пространства на этнические кварталы, если не считать иммигрантские поселения в ряде европейских городов.
Проживающее в городах население большинства современных наций находится совсем в иной ситуации с точки зрения возможности выбора брачного партнера, нежели сельские жители. Урбанизм усложнил этнорасовую структуру населения в пользу возрастающей доли людей смешанного происхождения и отсюда – сложной идентификации. Современный город и новые типы занятости также работают на усложнение и уплотнение межкультурных контактов людей, способствуют изменению жизненных правил и установок, а также культурному заимствованию.
Вторая линия – растущая трансграничная миграционная активность современных людей. Достаточно сказать, что число временных мигрантов в мире ныне составляет не менее 200–300 млн человек. Трудовая миграция обрела глобальный характер и захватила практически все регионы мира. Так одни страны становились донорами миграции, другие – реципиентами. Появились своего рода «региональные центры» миграционной активности, которые вовлекают в процесс перемешивания население государств миграционной периферии.
Такой стала, например, Россия, принимающая миллионы мигрантов из стран бывшего СССР. Значительное число мигрантов из соседних центральноазиатских стран и из Китая принял Казахстан. Наоборот, странами-донорами миграции стали страны Балтии, Украина, Грузия, Армения, Молдова, Таджикистан, Кыргызстан.
В этих странах выезд на временную и постоянную основу был столь значительным, что он сначала поменял состав новых гражданских наций в пользу так называемых титульных групп, а затем сами эти титульные национальности стали выезжать из собственного национального государства в огромных масштабах. Так, например, 30% этнических латышей выехали из Латвии после обретения ею независимости и не менее половины из них не собираются возвращаться назад.
Таким образом, масштабные миграции даже на временной трудовой основе меняют облик наций-доноров, и часто совсем не в пользу доминирующего большинства, а в пользу «нетитульных» меньшинств, избавления от которых так жаждали постсоветские нациестроители. Но самые радикальные изменения состава и самоощущение современных наций миграция вызвала в принимающих странах.
Речь прежде всего идет о европейских нациях и частично о некоторых странах Азии. К числу принятых на постоянное жительство мигрантов периода 1960–1990-х годов добавились десятки миллионов мигрантов двух последних десятилетий, для которых не было характерно стремление к однозначной ассимиляции, растворению в принимающем обществе и его культуре.
Демократические порядки и установки мультикультурности, наличие уже сложившихся диаспор, цепкое и продолжающееся влияние религиозной принадлежности в местах нового проживания, растущие коммуникационные возможности со странами исхода и некоторые другие факторы поменяли установки и поведение мигрантов, пожелавших стать членами более богатых европейских или североамериканских наций. Очень многие захотели стать французами, немцами, англичанами и т.д., не поменяв ни язык, ни религию, ни нормы жизненного поведения и другие культурные ориентации.
Это вызвало во многих случаях драматические и даже трагические ситуации, а также привело к кризису самосознания прежде всего среди представителей так называемого культурного ядра современных наций.
С одной стороны, значительная часть образованного европейского населения была готова воспринимать изменившийся облик нации и демонстрировала толерантность к бывшим иммигрантам, которые стали теперь их равноправными согражданами, но разными по культуре и вероисповеданию. Но не менее весомая часть, наоборот, обратилась к уходящим или меняющимся устоям жизни, которые достались им от прошлых поколений и составляли основу нации.
Так, наметился обратный ход в образе нации: от британскости к английскости, у французов усилились позиции «Национального фронта» – давнего поборника чистоты французской нации и противника иммиграции. В скандинавских странах антимиграционизм и исламофобия вызвали проявление насилия и террора. Фактически во всех европейских нациях пробудилось движение вспять – от усложнения к возврату старых национальных образов. Только, похоже, это уже запоздалая реакция на состоявшуюся и еще не завершенную смену этнокультурных обликов старых наций. Посеянные массовой иммиграцией социальные, религиозные и этнические разделительные факторы завели в тупик сам вопрос «Что есть нация?».
Пьер Броше, ты патриот России
Третья линия – это рост партикулярных (этнических, региональных) форм самосознания (идентичностей) среди аборигенных групп населения, которое, казалось, уже было интегрировано в состав наций, за исключением радикальных элементов, исповедующих крайние формы коллективного самоопределения. Некоторым современным пассионариям самоопределения в рамках национальных государств, традиционных охранных мер или особых групповых преференций стало недостаточно.
Условие сохранения себя в составе наций этнорегионального сообщества, как, например, в Испании и Франции, или аборигенные народы в скандинавских странах (саамы) и в Канаде (индейцы и эскимосы), видели в конституционном признании в качестве равностатусной составляющей гражданской нации или в качестве отдельной нации в рамках одного государства или крупного региона. Так, в каталонской Конституции утвердилось понятие «каталонская нация» (в составе испанской нации), а в Канаде за аборигенами был конституционно закреплен статус «первых наций».
Четвертая линия заключается в формировании новых трансграничных, космополитичных форм идентичности среди людей, особенно занятых в международных корпорациях, организациях или проживающих и осуществляющих свою деятельность не только в одной стране. Про «разделенные народы» было известно давно, и это о тех этнических группах, ареалы расселения которых разрезаны государственно-административными границами. Но дело в том, что сегодня фактически нет неразделенных народов, если брать наличие многочисленных диаспор, порой превышающих численность той или иной этнической группы на ее «собственной этнической территории».
Как сегодня можно говорить о нациях в этническом смысле, если часть и даже большинство носителей данной этничности проживают вне того образования, где данная этнонация имеет или добивается признания и особого статуса?
Здесь вопрос «Что есть нация?» также зашел в тупик: армянская нация – это граждане Армении или все армяне мира, венгерская нация – это все этнические венгры или граждане Венгрии? И так почти по всем крупным народам мира выясняется, что о «разделенных народах», включая и русских, еще можно вести речь, но нация – это согражданство. Сегодняшние диаспоры – это составные части суверенных наций своего гражданства, сохраняющие связь со страной исхода, участвующих в жизни «исторической родины», но не более того.
Что появилось нового, так это гораздо более высокая степень сохранения двойной идентичности и лояльности с нацией исхода и с принимающей нацией. Интегрируясь в новое согражданство, принимая гражданские права и обязанности, мигранты предпочитают не порывать многие связи (работа, жилье, круг знакомых и т.д.) с нацией исхода. Другими словами, современная сложность наций позволяет рассматривать вопрос о возможности членства не только в одной нации. На правовом уровне все более распространяется и признается право на двойное (или множественное) гражданство.
Фактически держателей нескольких паспортов сегодня гораздо больше, чем это отражает официальная статистика.
Именно в силу обозначенных выше явлений происходит изменение представления о национальном в сторону признания сложности и подвижности критериев определения содержания «мы». Но вместе с этим установление новых правил категоризации населения в ходе различных государственных и общественных процедур, а также измененных правовых норм. Все эти фундаментальные процессы становятся более ясными и доступными для объяснения, если спустить вопрос с глобального уровня на почву житейских проблем.
Мой знакомый Пьер Броше, известный телеведущий, женатый на Аннушке Голицыной и проживающий последние 20 лет в России, задал мне вопрос: «Если я в своих передачах и книгах рассказываю о природе и культуре народов России и если я собираю и пропагандирую русское искусство, могу ли я считать себя патриотом России?»
«Конечно, да, – был мой ответ. – Более того, вы можете считать себя россиянином, если ощущаете свою связь и сопричастность с Россией как страной, ее народом. И по этой причине вы можете запросить у российского государства правовое оформление этой своей второй идентичности». Другое дело, каков будет ответ: не очень ясно, ибо страна наша и ее элита пока еще пребывают в трудном состоянии перехода к более сложному пониманию категории «нация» и к утверждению единственно возможной формулы: Россия – это как нация наций.
«Голос крови» против гражданского мира
Концепт гражданской нации применительно к России привел к возникновению разномастной оппозиции: от ортодоксальных сторонников старых прописей до изощренных этнонационалистов всяческого толка. Исходными для современных критиков проекта российской гражданской нации являются все те же теоретико-методологические установки вместе с бытовыми клише о необходимости существования некой социологически определяемой типологической общности под названием «нация». По их мнению, история самого понятия и его эволюция в коллективном сознании, а также проектное конструирование – это один вопрос, а существование нации и нациестроительство в их подлинном смысле – это другое дело.
В поиске этих самых объективных показателей наличия или отсутствия нации до сих пор пребывают многие российские и зарубежные авторы. Но не с целью предложить некую универсальную формулу, а скорее для того, чтобы подвергнуть сомнению возможность гражданской нации в России.
Ну, что может быть проще, например, такого заявления: «О какой гражданской нации можно вести речь, если в стране нет и самого гражданского общества». У противников нации в России есть и историческая аргументация: в Европе национальные государства или государства-нации формировались столетиями, а Россия только что вышла из имперского состояния, и ей еще предстоит преодолеть эту историческую дистанцию.
Думаю, что подлинная причина отечественной ортодоксии в данном вопросе скрывается в долговременном внушении нескольким поколениям людей исключительно этнической интерпретации категории «нация». Преодолеть эту ментальность и привычный язык не так просто. А юристам вообще придется соглашаться на пересмотр или переосмысление таких основных документов, как Конституция, которая начинается словами: «Мы – многонациональный народ».
Хотя, на мой взгляд, формула «нация наций» освобождает от ревизии текста Основного закона.
Что касается второго концептуального подхода, которого в большей степени я придерживаюсь вместе со своими коллегами-единомышленниками, то мы предлагаем ввести в научный язык возможность двойного смысла, то есть обозначение нацией двух разных типов социальной коалиции людей – общности по государству и общности по схожести культуры.
Следует понять, что нация – это прежде всего форма коллективного самосознания (идентичности) людей по поводу принадлежности к определенной общности, которую они и считают нацией.
Она есть инструмент достижения коллективной мобилизации и солидарности гражданских или этнических сообществ для обретения ими суверенного статуса, обеспечения безопасности, организации власти и социального порядка, сохранения и развития культуры. Предлагаемое нами правовое признание и уже реально существующее в России двойственное и не исключающее друг друга понимание нации открывает возможность определения российского народа как нации наций. И тогда автор этой статьи с глубоким удовлетворением и с полным правом может сказать: «И русский я, и россиянин!» Ибо для него нет двух более достойных слов в определении своей идентичности.
Постскриптум
«В конце октября прошлого года в Астрахани проходило заседание Президентского совета по межнациональным отношениям. И это был серьезный разговор на фоне той острой и долгой дискуссии в обществе вокруг действительно жизненно важного для россиян вопроса: что есть нация?
Сомнения многих экспертов и политиков вызвала высказанная и поддержанная президентом точка зрения на возможность определения многонационального народа РФ как гражданской российской нации. Но после заседания совета президент поручил подготовить правовое оформление понятия российской нации. К сожалению, даже среди просвещенной части общества преобладает старое советское представление о нации исключительно как о типе этнической общности (этноса). А представление о российском народе как нации воспринимается трудно прежде всего из опасения, что это может привести к «отмене наций» в их старой и привычной трактовке. В результате в России понятия «национальное» в смысле общероссийского уже прочно вошло в наш язык и в сознание (национальные интересы, экономика, олимпийская команда, здоровье нации и т.п.), а признание самой нации идет с трудом. И это при том, что российская идентичность (я россиянин) вышла в последние годы на первое место среди всех других коллективных идентичностей (70% россиян ставят ее на первое место по отношению к регионально-местной, этнической, религиозной принадлежности). Значит, вопрос не в том, есть или нет нация в России, а в том, чтобы расширить наши представления о том, что есть нация как форма коллективного самосознания (идентичности). Я надеюсь, что коллективный труд российских ученых под названием «Культурная сложность современных наций» поможет пониманию важности поставленной перед обществом задачи. Данная статья является газетным вариантом моего введения к этой книге как руководителя рабочей группы.
ОБСУЖДЕНИЕ